Рис. Василия Александрова
Журналист «Ди Вох» о самом популярном напитке в мире
БИРОБИДЖАН, 15 декабря, «Город на Бире» – Баба Шира Горшман – еврейская писательница, умница, каких я не видел раньше и вряд ли увижу ещё когда-нибудь, когда зашёл с нею разговор о моём любимом писателе Исааке Бабеле, вдруг спросила, знаю ли я, как Эммануилович заваривал чай. Она, видимо, думала, что этот секрет знает лишь она одна, потому что муж её Мендель дружил с писателем, и они бывали у него в гостях. Увы, Бабель не делал из чая секрета, в гостях у него бывали многие, и мне довелось читать их воспоминания.
– Бабель, – сказал я бабе Шире, – заваривал чай прямо в чайнике, где кипятил воду. Заварником он не пользовался, а сыпал заварку прямо в большой чайник.
Я тогда получил такое одобрение, какого больше никогда не получал, даже когда сам уже писал книжки.
Горячий чай мне запомнился из рассказа Бабеля «История одной лошади». Она заканчивается простыми человеческими словами:
«Хлебников был тихий человек, похожий на меня характером. У него одного в эскадроне был самовар. В дни затишья мы пили с ним горячий чай. Нас потрясали одинаковые страсти. Мы оба смотрели на мир, как на луг в мае, как на луг, по которому ходят женщины и кони».
Я часто думал об этих словах и понял однажды, что именно чай пьют с людьми неслучайными, близкими, с которыми «потрясают одинаковые страсти». Не водку, заметьте, а чай. Спиртное часто делят и с недругами, чтобы опоить, сломать, а то и унизить. Чай – это другое, в нём душа, разговоры, просветление мозга после мутной усталости.
В лабиринты учений больших мудрецов
Я попал, как в притоны воров-подлецов,
Я казался пред ними презренной букашкой.
Мудрость жизни открыла мне чайная чашка.
Сейчас я знаю, как прав был великий Омар Хайям, и всё чаще вспоминаю пусть не лучшие, но богатые познаниями времена моей службы в армии.
Коля Зонко по кличке Зона был самым старым из нас – тех, кого в 1976 году везли служить в ангарский военно-строительный отряд. Зоне было 26 лет, он отсидел дважды, но судимость имел всего одну, потому что по уголовному закону тех лет первый срок, отбытый в исправительно-трудовой колонии для малолетних преступников, судимостью не считался. Зона был сильным и мудрым, но многое из того, что он делал мне, по молодости было непонятно. Коля скучал, когда проводник приносил чуть желтоватый чай в стаканах с подстаканниками. Он что-то шептал на ухо служителю дороги, но тот мотал головой, и Коля злился. Я спросил, о чём он просит проводника, и Коля сказал, что ему нужен чифирь, то есть чай особой крепости, а проводник то ли не хочет, то ли не может его сделать.
Лично познать эту критически острую форму чаепития мне довелось лишь спустя несколько месяцев, в бытовке завода железобетонных изделий, где мы работали. Чифирь заменял нам алкоголь (наркотики тогда были редкостью даже в стройбате). Сердце от него колотилось со страшной силой, глаза ползли из орбит, а тяжелый физический труд казался лишь дополнением к этому тупому состоянию. С обычным чаем у чифиря ничего общего. Пятьдесят граммов заварки на кружку кипятка. Тёмно-коричневую горькую тягучую жидкость заваривают в кружке и гоняют по кругу, позволяя каждому сделать один глоток. После глотка надкусывается конфета, самая дешевая карамель, какая только бывает. Кусковой сахар в кружку макать нельзя: считается, что кофеин концентрируется именно в верхней части сосуда, и, если ты сахаром соберёшь самое ценное, всем остальным придется «гонять порожняки», то есть пить пустой напиток. Всему этому меня научил Зона, как и многим другим уголовным премудростям, на которые крепилась наша армейская жизнь.
Круг чифиристов был ограничен, кто попало в компанию присесть не мог. Чифирь вместе пили только люди проверенные, хорошо знавшие друг друга, ну и конечно же, вносившие свой вклад в общее дело. Вкладом служила пачка прессованного грузинского чая.
Я на чифирь не подсел, но тогда ещё понял, что чем крепче чай, тем больше шансов услышать и понять собеседника.
Крепкий или некрепкий чай, индийский «со слоном» или прессованный грузинский можно заварить только при наличии кипятка. Боже, сколько кипятильников сгорело за эти годы в гостиницах! Ещё воду грели с помощью электропроводов и двух бритвенных лезвий. Банка с водой, куда опускалась эта взрывоопасная конструкция, гудела так, что того и гляди взлетит на воздух. Чайные пакетики пришли гораздо позже, когда уже почти повсюду стояли электрические чайники. Пакетик унёс с собой ритуал заваривания, рецепты и секреты с травами и ягодами. Но даже в таком убогом виде чай оставался посредником в человеческом общении.
За чашкой чая ты мечту увидел.
Да! Бог тебя ведь в жизни не обидел.
Он дал тебе всё то, что ты просил,
А ты ведь просто чай на кухне пил.
Когда-то я работал следователем, а после – прокурором района. От некоторых своих коллег я слышал предостережения, что пить чай с подследственными рискованно. Стакан кипятка в лицо – явление непредсказуемое, говорили мне очень уж осторожные люди. А я осторожным не был, потому что познакомился с человеком, который без чая не садился допрашивать ни одного фигуранта.
Виктор Иванович Кизикин служил тогда в должности прокурора Биробиджана. Вырос он в советской Киргизии, начинал работать там и, судя по его же рассказам, мог попить чайку с директором торговой базы и тут же его арестовать. Воистину, Восток – дело тонкое.
Однажды я зашёл в кабинет к начальнику изолятора временного содержания, где Кизикин производил аресты. Следом за мной в кабинет с кружкой чая вошла молодая симпатичная женщина лет тридцати пяти. Она поставила чай перед прокурором, он поблагодарил и попросил принести и мне. Через несколько минут женщина выполнила его просьбу, поставив передо мной кружку чая.
– Спасибо, – сказал я, – цены тебе нет, хозяюшка.
– Что цена?! – ответила дама. – Ты мне свободу дай, начальник.
Я спросил Кизикина, за какой грех пребывает здесь эта особа.
– Гостя своего убила, а после расчленила, поджарила некоторые части и съела, даже соседей печенью угощала, – сказал Виктор Иванович. – Остальное, что не пошло в пищу, выбросила в карьер. Да ты пей чай, пей, не стесняйся.
А я и не стеснялся, не поперхнулся даже. Чего уже стесняться, когда успел глотнуть чай из кружки, которую принесла людоедочка Светка, женщина обаятельной и очень милой наружности.
Иногда только благодаря чаю незначительные штрихи неожиданных служебных поворотов вдруг начинали бликовать на фоне ежедневного сумрака избранной когда-то профессии.
В судебном заседании слушали дело об убийстве, которое я расследовал. Подсудимый, что тогда уже было не внове, стал утверждать, что следователь, то бишь я, якобы угрожал ему расправой. Судья просмотрел видеозапись допроса и одним вопросом привел фигуранта в полную растерянность.
– Подсудимый, – сказал судья, – как же следователь мог угрожать вам, если вы на допросе вместе с ним чай пьёте и прикуриваете от одной спички?
В посёлке Будукан мне подарено было счастье пить чай из одного термоса с замечательной поэтессой Марией Константиновной Глебовой. Тёплый, милый и душевный человечек, очень рано ушедший от нас. Она одинаково прилежно и доходчиво учила русскому языку и литературе сначала заключенных местной колонии, а после детишек в восьмилетней школе. Бывая в командировках в Облученском районе, я заезжал к ней, и мы пили чай в моей служебной машине. И курили, прикуривая тоже от одной спички. Чай располагал к общению и стихам.
В последний раз мы сидели не в машине вовсе, а у меня дома, на кухне. Мы пили чай и радовались, что её приняли в союз писателей. Я и не вспомню, со сколькими людьми я пил водку на кухне, а вот как чаёвничали с Глебовой, помню как сейчас. Это была наша последняя встреча, которую я каждый раз вспоминаю, читая её стихи:
До позднего вечера жизнь на бегу.
Становимся жёстче и суше.
Но фыркает чайник
в домашнем кругу,
Врачуя прозябшие души.
Когда проверяет судьба на излом,
Когда разгуляется вьюга –
Не вызлобить сердце,
не выстудить дом,
Услышать ближайшего друга.
Александр ДРАБКИН